Это не его мир. Здесь ему нет места, пока не закончится жертвоприношение.

Так почему бы его не завершить?

Не это ли имел в виду отец, когда говорил про сына, не зная, кто он на самом деле: «Он способен найти ваше мерзкое Древо, где бы вы его ни прятали, и уничтожить. Если он не трус и сумеет повернуться лицом к смерти».

Повернуться лицом к смерти… Вот только которым лицом? Их у Лиэна два, скрытых под личиной самого обычного эльфа, — лицо Древа Смерти и лицо наследника рода Эрсетеа, слишком похожее на облик лорда Даагона.

Он и есть — оборотень.

«Спрашивай… у Раэрта».

Как ни неприятен гномий шаман, он мудр, пусть от этой бесчеловечной мудрости Лиэна и корежит, точно древесную стружку под ножом. Шигерх, отбросив ненависть, пришел на помощь и, желая того или нет, впервые за все годы преподал урок ученику Раэрта. Жестокий урок.

Или разберись с собой, или умрут невинные. Они уже умирают. Твой это мир или нет? Хочешь ли ты, чтобы он стал твоим? Тогда борись за него. Не за себя, как до сих пор.

Лиэн поднял рогатину и отправился по едва видной тропе к пещере наставника.

Пока ясно одно: ловушка друидов — там. И повелитель волков предупредил его. А кто предупрежден, тот вооружен.

Тоскливый медвежий рев разорвал тишину и тут же перешел в яростное рычание и вой. В пещере учителя что-то происходило. Лиэн бросился бежать. Это была его схватка. А каким лицом повернуться к тому, что его ждет, разберемся на месте.

Оборотень мчался к пещере, огромными скачками перепрыгивая с валуна на валун. Избавиться от сопровождения было делом несложным — достаточно чуть приотстать и уйти в сторону. Куда сложнее было обмануть следивших за отрядом лорда гномов и волков. Но и здесь повезло: Даагон сам дал задание исследовать медвежьи следы, встретившиеся на пути, и гномы ничего не заподозрили, когда двое эльфов отделились от отряда. А перегрызть горла паре отправленных за ними волков — это удовольствие и еда! Та свежая, истекающая теплой кровью плоть, которой так не хватало в пути по горам.

Но оборотень не позволил себе увлечься: надо было успеть убить медведя. Зверь, оставленный друидами в живых для охраны пещеры, теперь только помешает.

Хорошо, что друиды вовремя нашли отшельника и, благодаря милости великой богини, узнали о пакостной руне. И оборотня уже никто не обвиняет в том, что он не разглядел Корень и долго принюхивался к стражу троп. Да чего уж там, принюхивался бы до сих пор! Кто ж знал, что настоящий наследник лорда, этот будто бы носитель огня Галлеана, пойдет на уловку, достойную коварных детей Бетрезена, — наденет личину?! Каков гаденыш!

Оборотень зарычал от неутолимого желания перегрызть мерзкому эльфу горло. О, как он мечтал об этом, касаясь охотника, когда узнал, кто он! С каким трудом удерживал рвущиеся наружу когти! Но — нельзя. Запрещено строжайше, под страхом уничтожения всего его рода в медвежьем клане оборотней.

Всю эту жгучую неутоленную жажду крови монстр вложил в последний бросок на метнувшегося к нему зверя. Медведь сначала взревел от ярости, а потом взвыл от боли — он был слишком стар, чтобы сопротивляться мощи нежити. Оборотень затащил его внутрь пещеры и рвал молча, сдерживая утробный рык, чтобы тот, раскатившись по горам, не выдал его раньше времени. Первый Корень не должен ничего заподозрить прежде, чем войдет в пещеру. А потом будет поздно, и треклятый беглец не сможет даже вспомнить о последней руне.

Никто не должен стоять на пути великой богини. Оборотень сожрал только сердце зверя и рванул прочь, к отряду лорда. Он оставил следы, и теперь Даагон сам придет в пещеру, а его сын не сможет не почуять гибели отца и явится, чтобы ловушка захлопнулась.

Все складывалось замечательно — так, как должно. Во имя Мортис.

В горах темнеет рано: вершины еще пламенели, а у подошвы горы уже расползался мрак.

Лиэн засветил рогатину на подступах к горной тропе, ведущей в его бывший дом, и ужаснулся: камни были черными, склизкими от жирного праха, лежавшего слоем толщиной с ладонь. Даже снег не желал касаться нечистых останков, оставляя черную язву открытой миру, — как напоминание, что погибшие горцы еще не отомщены.

На протоптанной в черном слое тропе выделялись совсем свежие борозды от кривых когтей оборотня. Лиэн уже знал, что опоздал: недавний предсмертный вой и наступившая тишина сообщили горам еще об одной жертве нежити.

Из пещеры не доносилось ни шороха. К застарелой вони, исходившей от праха и гари, добавился запах свежей крови. У входа и в начале тоннеля, ведущего вглубь, ноги утопали в пепле по щиколотку.

Охотник поднял рогатину повыше. Душа зверя только что отлетела в медовые медвежьи небеса: лужи крови, скопившиеся в рытвинах, не успели свернуться. Значит, с оборотнем охотник разминулся совсем чуть-чуть.

Старый преданный зверь был растерзан в клочья, уцелела только оскаленная голова с выдавленными глазами. Лиэн не понимал смысла этой расправы. Зачем? Чем медведь помешал сейчас, если даже друиды оставили ему жизнь после битвы? Или нежить по-своему поняла слова Старейшего о том, что путь к обновленному Посоху Духа лежит через того, кто в медвежьей шкуре?

Но Лиэн опять задает себе уже несущественные вопросы, а спрашивать надо бы — в чем ловушка? Почему опять никто не нападает?

Тревога нарастала, зов Древа заполнял грудь, как гром заполняет небеса, но рогатина по-прежнему не шевелилась. Видно, и впрямь на нее уже нельзя надеяться тому, кто сам почти нежить.

Охотник прошел глубже в пещеру. Из большого зала с высоким сводом, где обитал медведь, было два ответвления. В первом, неглубоком и чистом, жили Раэрт и его ученик. Сейчас там остался только пепел: деревянная дверь, закрывавшая вход, немногая утварь и книги учителя сгорели. Другое, всегда заложенное камнями, уходило в глубь горы. Когда Лиэн был совсем маленьким, ему казалось, что именно оттуда и ползут в его сны тонкие, как конские волосы, черные змеи, впиваясь по ночам в самое сердце. Тогда он еще не знал, что так звучит зов Древа Смерти.

Сейчас этот вход зиял жадной дырой, и камни вывалились наружу от страшного удара: кто-то приходил из глубины горы. Значит, ловушка там? Но с чего нежить решила, что сын Даагона непременно в нее сунется?

Он прислушался. Тишина давила на уши, и непонятно было: то ли кровь пульсировала в висках, то ли откуда-то доносился глухой размеренный звук, словно кость билась о кость.

Маг Шигерх говорил о незахороненном прахе учителя, но праха тут слишком много. Маг Ринотар упоминал о завещанном посохе. Откуда о них стало известно гномам, если медведь никого не подпускал к пещере?

«Предположим, — размышлял Лиэн, — разговор о наследии Раэрта мог случиться давно, и о нем просто помнили. Но шаман-то должен был видеть труп отшельника. Либо медведь пропустил повелителя волков, либо Шигерх тоже бился здесь. Не мог же он остаться безучастным к бесчинствам нежити на землях Фогфелла. Тогда почему шаман сам не похоронил останки? Жаль, уже не спросишь. Неужели я что-то пропустил?»

Охотник повернулся к выходу, воздев сиявшую тусклым синеватым светом рогатину, и замер.

Да, он в ловушке.

За ним пристально следили мертвые глаза отшельника Раэрта.

Заледеневший труп висел над самым входом, и можно только догадываться о том, какая страшная сила швырнула мага на такую высоту и прибила к камням его же посохом, прошедшим через сердце. Эта же сила сломала руки мага, столько лет прятавшие вырванный у друидов первый корень Древа Смерти. Нежить отомстила Раэрту.

Лиэн отступил к стене так, чтобы не выпускать из виду ни отшельника, ни оставшийся за спиной ход в недра горы. На камнях виднелись многочисленные царапины когтей и сколы — медведь уже пытался достать мертвого хозяина, но каждый раз срывался со стены. Почему зверь не уходил из пещеры? Почему никого не подпускал к ней? Лиэн присмотрелся и понял. В посохе, пронзившем мага, была заключена чудовищная мощь Смерти: его древко было создано из ветви Древа, тонкое черное щупальце притаилось в вязи рун, словно невинная трещинка, едва видимая в тусклом свете.