В темноте было не видно, но Леону показалось, что Лакруа кивнул.

– Это само по себе уже проступок. Влезть в чужой дом. Это преступление.

Он замолчал, словно ожидая, что Леон что-то скажет, но тот не проронил ни звука.

– Но Лансье не сделал никакого заявления относительно вас, кадет. А мог бы.

– Понимаю.

– Так что впредь будьте более осмотрительны. И еще… – Лакруа поднялся. – Всегда придерживайтесь той версии случившегося, которую мне сейчас рассказали. Девушка, старое чувство, ревность, погоня… Пусть ваш случай не выходит за рамки обычной юношеской глупости. Вы меня понимаете?

– Да, кажется, понимаю, – ответил Леон.

– Как паладин, как будущий паладин, вы не можете врать, кадет. Но так или иначе вы будете поставлены в условия, когда будете вынуждены выбирать. Между тем, чтобы соблюсти мораль и выполнить миссию, сказать правду и спасти товарищей. Это очень опасный путь. Тяжелый и сложный. Это все равно что идти по лезвию меча. Слева и справа от вас будет пропасть, а под вами – верная гибель, которая может разрезать вашу душу напополам. Быть паладином – это уметь ходить по мечу.

Леон молчал. Тибальт открыл дверь.

– У вас есть выбор, Леон. Вы можете выйти отсюда человеком, у которого есть цель. А можете.

«Не выйти», – подумал Леон.

– А можете просто забыть наш разговор, – сказал Лакруа. – Если сможете.

Глава 12

– Настали смутные времена, Леон. Они требуют решительных действий. – Лакруа шагал быстро. Он ориентировался в замке паладинов, наверное, лучше, чем у себя дома. Что было неудивительно. Родной замок наставника находился где-то под Тругардом. Довольно далеко от столицы, где Тибальт проводил большую часть времени. Его жизнь принадлежала Империи. – Раньше нам предстояло бы пройти множество проволочек, формальных и действительных испытаний, ритуалов. И это не так уж и плохо. Даже наоборот!

Он экспрессивно рубанул воздух ладонью.

– Я совершенно уверен, что жизнь человека не может проходить второпях. Она должна быть окружена какими-то особенностями, ритуалами, таинством! Она должна быть самобытна, наконец. Империя тем и хороша, что в ней есть место разным традициям, идущим от самой земли. Там, где эта связь теряется, ничего хорошего уже не происходит… Но время, Леон.

Наставник в очередной раз свернул из главного коридора, устланного красным ковром, в неприметную боковую дверь. И вот его слова уже гулко отдаются под переходами узкой винтовой лестницы.

– Время будто сжалось! Чтобы успевать жить, нужно совершать значительно больше поступков и действий. Мы вынуждены, Леон, жертвовать какими-то нюансами. И в первую очередь – ритуалами. Увы.

Они спускались все ниже и ниже. По прикидкам Леона, это уже были подвальные помещения.

Наставник остановился на площадке, толкнул низкую деревянную дверь со стальными оковками.

– Таким образом, все, что с вами произойдет, это только остатки от былого роскошества церемонии.

У Леона забилось сердце. Он понял еще на кухне, когда Лакруа завел этот странный разговор, что жизнь в очередной раз сделала лихой поворот. Но и пожалуй, наставник был в этом прав, все развивалось слишком быстро.

Они прошли какой-то темный коридор и вышли в небольшую комнату без окон. Тут было довольно прохладно. Леон поежился.

Комната была проходной. Одна дверь вела на лестницу, с которой они только что пришли, а другой проем был завешен тяжелой черной занавесью. У стены на грубом каменном полу стояла деревянная, простенькая скамья. Свет внутрь проникал через отверстия, расположенные под самым потолком.

– Соблюдая формальности, я должен спросить. – Лакруа достал откуда-то черный широкий платок. – Согласен ли ты, Леон из Выселок, стать моим оруженосцем? Взвесь свой ответ. И либо отвечай, либо уйди прочь.

Леон почувствовал, как тяжелый комок поднялся откуда-то из живота к самому горлу.

Страх!

Это он рвется наружу, поднимается, давит на гортань! Леон даже почувствовал вкус. Кислый вкус страха. Такой постыдный, но такой знакомый.

Жизнь, какой бы трудной она ни представлялась, все же была… знакомой, накатанной, стабильной. Фехтование, кулачные бои, наука, подъем, завтрак, обед и ужин, кони, доспехи, караулы и наряды – это стало привычкой. Так же как когда-то были привычны ранние подъемы, уход за скотиной, помощь матери, отцу, забота о сестре, река, деревня.

И снова перед ним стоит паладин!

И снова все меняется.

И этот страх, такой знакомый.

Но если раньше решал кто-то другой, то теперь сам Леон должен сделать шаг. Шаг в будущее, в неизвестность.

Хотя полно? Есть ли у него выбор?.. Уйти?! Смешно…

И вдруг Леон понял, или ему показалось, за что он в свое время так искренне ненавидел паладинов! Они не спрашивали. Они просто меняли жизнь вокруг себя. И горе тому, кто оказался рядом. Вот о чем говорил тогда отец! За паладином идет смерть. И это не просто гибель, нет. Это смерть всего, что ты знаешь, что тебе известно, к чему ты привык. Твоей старой жизни. После этого уже ничто не будет прежним.

Леон понял, что все, о чем говорил его наставник по дороге сюда, сводилось к одной простой, короткой фразе, которую он слышал когда-то давным-давно. Когда был еще совсем другим.

«Прости меня, мальчик!»

За то, что меняю твою жизнь. За то, что не спрашиваю тебя, хочешь ли. За то, что ты нужен мне…

«Простишь, мальчик?»

– Да! – ответил Леон.

Лакруа кивнул. Медленно, словно за краткие секунды, он увидел все то, что творилось в голове у кадета. Увидел, понял и оценил.

Он протянул Леону платок.

– Завяжи глаза. Стань перед занавесью. Когда тебя позовут по имени, просто иди вперед и ничего не бойся. Тебе зададут вопросы. Отвечай честно.

И наставник ушел за портьеру.

Леон послушно подошел к занавеси. Оттуда ощутимо тянуло холодным, свежим воздухом. Завязал глаза и понял, что дрожит!

Ждать пришлось недолго.

– Леон из Выселок. Войди, – донесся громкий, хотя и чуть приглушенный голос.

Толстая и тяжелая занавесь скользнула по лицу. Леон вдохнул свежий, чистый воздух. Ему показалось, что он вышел на улицу из затхлого, душного помещения. Сквозь черный платок не проникал свет, поэтому Леон двигался осторожно, но твердо, памятуя слова Лакруа.

– Стой, – снова раздался все тот же голос.

Леон послушно остановился. Послышались шаги. Кто-то подошел сзади. Еще двое встали по бокам. Недалеко, но определить более точно не получилось. Прохладный ветер дул в лицо, шумел в ушах.

– Леон, кадет школы паладинов, веруешь ли ты во Всевышнего?

– Верую, – громко ответил Леон.

– Отрицаешь ли ты власть Бетрезена?

– Отрицаю. – Слова были обычными, но обстановка, эхо, ветер – все это наполняло их особенным смыслом и такой торжественностью, что по спине то и дело прокатывались мурашки.

– Знаешь ли ты о том, что предназначение каждого человека – сопротивляться воле демона Бетрезена?

– Знаю и сопротивляюсь.

– Все помыслы свои человек должен направлять на то, чтобы возвысить власть Всевышнего в этом мире и не дать миру впасть в хаос и разрушение. И если допустит человек к себе в душу Бетрезена, то сгорит его душа, а разум его будет пожран демонами страсти и порока, ненависти и вражды. А значит, должен такой человек умереть. Ибо лучше быть мертвым, нежели служить демону зла. Согласен ли ты с этим?

– Согласен.

– Если на землю нашу пришла смерть и разорение, если чужие племена топчут наши поля, если гибнут люди и реки полнятся кровью и все демоны хохочут от радости, то не должно нам сидеть по домам, закрывшись на засовы. Наш долг искоренять зло и гнать чужаков прочь, хотя бы и приведет это нас к гибели. Согласен ли ты погибнуть, защищая земли Империи, жизнь и право на нее?

– Да. Согласен.

– Нет власти превыше власти Всевышнего. Ему покоряются все. Но по правую руку от него сидит император, а значит, нет для нас власти иной, нежели власть Императора, ибо в нем воплощается воля Всевышнего. Знаешь ли ты это?