– А вдруг это были и не наши, и не американцы? – сказал Андрей. – Как-то не верится, что люди умеют создавать лазеры столь огромной мощности… Такое не утаишь.

Рустам с сомнением покачал головой.

– Много ли мы знаем? – сказал он. – Все засекречено до невозможности. У военных жизнь вообще как бы отдельная. У них свои государства, свои законы. И поди пойми, чьи вояки опаснее. Американские, китайские либо свои, родненькие. Помню, когда в армии служил, охраняли мы бочки с напалмом. Сложили их в штабели, обнесли колючей проволокой, да так они и лежали, уж не знаю сколько лет. Смех в том, что над будкой часового висел репродуктор, из которого нас уверяли, что Советский Союз, в отличие от поганых империалистов, никогда не имел, не имеет и иметь не будет бесчеловечного напалма.

– А кстати, – сказал Андрей, – не позвонить ли в районную комендатуру?

– Позвоню, конечно, – кивнул председатель. – Но правды там не скажут.

– Это точно, – поддержал Рустам. – Они и сами ничего не знают. Кто им скажет, в районную комендатуру? С Байконура, что ли, позвонят?

– Это вряд ли, – сказал Андрей. – А не позвонить ли тогда…

– А вот это ты выбрось, – внушительно заявил председатель. – Прямо из головы выбрось. С органами никогда дел не имел и тебе не советую.

– Стоп, – сказал Рустам. – Слушай, Василич, ты сам мог бы какие-нибудь анализы организовать?

– Во-во, – оживился председатель. – Мне же знать надо, не подохну ли от собственной картошки.

– Анализы организовать можно. Только как пробы в Красноярск доставить?

– Нет проблем, – сказал Рустам. – Доставлю. Кому?

– Есть такой Серега Догадин. Заведует радиоизотопной лабораторией. Я ему письмо напишу.

– Захарыч, – сказал Рустам, – ты случаем не знаешь, почему с человеком договориться легче, чем с государством?

– Государство есть инструмент, – не задумываясь ответил председатель.

Потом все же задумался:

– Только вот чей?

Ближе к обеду нагрянула институтская комиссия, чтобы проявить заботу. Члены парткома вышли из черной «Волги», разминая затекшие члены и приглядываясь, к чему бы прицепиться для начала.

– Как тут у вас? – спросил секретарь.

– Выполняем, – сказал Андрей, разглядывая туфли начальства.

– С воодушевлением? – серьезно спросил секретарь.

Андрей поднял взгляд, пытаясь определить, кто перед ним. Тупой партократ? Приспособленец, почуявший новые веяния? Или приличный человек, волею судеб вынужденный фиглярствовать?

Выражение лица у секретаря было честное. А глаза непроницаемы. Такая непроницаемость вырабатывается долгой и успешной партийной карьерой. Она позволяет принимать решения в любом удобном направлении.

– С энтузиазмом, – ответил Андрей.

– Да? – сказал секретарь.

– Разве должно быть иначе? – спросил Андрей.

– Должно быть так, но может быть иначе, – усмехнулся секретарь.

– Да? – сказал Андрей.

Члены комиссии взглянули на него с ленивым любопытством.

– Ладно, – сказал секретарь, – оценил. Веди в столовую. Посмотрим, чем нынче питается энтузиазм.

Андрей тут же вычеркнул из списка тупого партократа.

«ЕШЬТЕ КАШУ, МАТЕРЬ ВАШУ!!!» – прочел секретарь. – Ага, здоровый студенческий юмор.

Андрей сделал вывод, что он знает о существовании понятия «терпимость». Просочилась, значит, в инструкции ЦК КПСС. Ведь лозунг висел под самым портретом Брежнева. Бровастого, пустоглазого, звездастого.

– А вот это – уже перебор, – сказал секретарь, указывая на небольшой плакат в углу.

Раньше его Андрей не видел. Прочел и оторопел.

«Сверху молот, снизу серп. Это – наш советский герб! Хочешь – жни, а хочешь – куй, все равно получишь мало».

По плакату ползала упитанная деревенская муха.

– Снять, – тяжелым голосом сказал секретарь. – Знаешь, чем попахивает?

– Антисоветской агитацией. Статья… не помню какая.

– Это потому, что тебе мало доставалось, – разъяснил секретарь.

Андрей вычеркнул приличного человека из своего короткого списка.

– Вы думаете? – усмехнулся он.

– Уверен. С родителями посоветуйся.

Андрей снял плакат и свернул его в аккуратный рулончик.

– Прикажете предать огню?

Секретарь не ответил. Роль инквизитора предоставлялась Андрею. Соображай, мол, сам. Не то… Но приказа такого партия не давала.

Проверяльщик отвернулся и подошел к окошечку раздачи. Он уже мило улыбался дежурившей по кухне Оле Дубровиной.

– Разрешите попробовать, красавица?

Красавица на партийное обаяние не поддалась.

– Что попробовать? – нелюбезно осведомилась она.

– Обед, – с некоторой неловкостью уточнил секретарь.

– Обед – можно.

Наташа протянула полную миску. Всем остальным полагалась половина.

– Да, планы партии нужно выполнять, – бодро сказал секретарь. – Чего ж не выполнять при таких харчах?

Он съел всего лишь несколько ложек макарон с робкими следами тушенки. Но к черствому куску хлеба притрагиваться не стал, только покосился на него, быстро согнав с лица брезгливое выражение. Видимо, посчитал, что и без того отдал достаточную дань партийной традиции.

За его спиной два доцента из состава комиссии иронически переглянулись. Анатом и психиатр. Приличные, как слышал Андрей, специалисты. Но оба недавно получили новые квартиры.

«А ведь долго не протянете, – вдруг подумал Андрей. – Вся ваша дурацкая система долго не протянет. На таких вот именно харчах».

На втором этаже сушилки находились накопительные бункеры. Каждый из них вмещал тонн пятнадцать зерна. Обычно зерно бывало теплым, поэтому студенты любили в нем поваляться.

А правила ТБ строжайше это запрещали. Если горловину внизу открыть, чтобы загрузить машину, зерно в бункере начинает сыпаться, в середине образовывается воронка, туда и затягивает человека. Андрей помнил один такой случай. После него взял за правило проверять бункеры каждый вечер. Дышать в пыльном зерне нечем…

Поднявшись на эстакаду, он наклонился, чтобы отряхнуть брюки. Когда выпрямился, заметил Леху. С видом независимым и высокомерным тот шествовал со стороны бункера. А за ним, опустив глаза и покусывая губы, шла Эрика. В ее волосах застряло несколько золотистых зерен ячменя.

Андрей молча пропустил их мимо себя. Он все не мог сообразить, что должен сделать. Добился своего, павиан… Андрей подумал о том, что живет не в свое время. В чужое время. Надолго его не обманешь.

Но она-то как, Эрика? Андрей вспомнил ее отца, медлительного и аккуратного невропатолога краевой больницы. Очень хорошего, как говорили. Типичного такого немецкого доктора, еще довоенной закваски. Вот будет радость старику…

Хоть бы эта дурочка еще и замуж не вышла! За героя сельских подворотен. Андрей ясно представил квадратную челюсть и светлые неподвижные глаза только что прошедшего Лехи. Хорошо, если сам жениться не захочет. А если захочет…

Таких семей множество. Леха начнет выпивать, он уже начал. Эрика рано увянет, будет волочь хозяйство, пытаться хоть как-то поставить на ноги детей и покорно подставлять тело под злую мужнину похоть. Беспросветная жизнь. Разве для такого растили и воспитывали свою девочку любящие, интеллигентные родители? Страшное горе…

Сгорбившись, Андрей вышел из сушилки. Бункеры можно было не проверять. Двух пар там не бывает.

На току было безлюдно. Смена закончилась, все разошлись. Только Оля Дубровина сидела на теплом зерне. Почему-то она пришла сюда из столовой.

– Устала? – спросил Андрей.

– Я вас жду.

Он сел рядом. Девушка скосила глаза и отодвинулась. Андрей усмехнулся.

– И зачем ждешь?

– Нужно сказать вам важную вещь.

– Про комиссию?

– А… комиссия, – Наташа презрительно дернула плечом. – Бог с ними. Вы докладную будете писать?

– Докладную? На кого и за что?

– Не притворяйтесь. Вы же видели.

– Видел, – глухо сказал Андрей. – Но это дело личное.