Готов поклясться – она рассматривала Гроша, отнюдь не лучась благочестием. Мой взгляд невольно опустился на ее фривольно приоткрытую грудь. Та вздымалась высоко и часто, невольно гипнотизируя бедного монаха…

– Э-э… Нам бы перекусить чего, дочь… гм… моя! – запинаясь, сказал Грош.

– Да-да, конечно, – сказала хозяйка, расплываясь в улыбке. Она попятилась, словно боясь упустить нас из виду, и исчезла за дверью.

– Что-то мне не по себе, сын мой, – сказал Грош. – Сдается, меня только что возжелали.

– У меня такое же чувство, – признал я.

– Нехорошо! – строго покачал головой Грош. – Вводить во искушение духовное лицо – грех особый… Взять его, что ли, на душу?

Я вытаращился на приятеля. Тот задумчиво поскреб подбородок и сказал:

– Боюсь, слишком тяжел этот грех. Даже для меня, многогрешного. Фунтов двести мирянка весит, не меньше…

Мы скрючились, давясь от смеха.

В это время по трескучей деревянной лестнице принялись спускаться знакомые нам личности. То были слуги и оруженосцы благородных рыцарей.

Мы немедленно изобразили обреченное уныние, подобающее духовному сословию. В сторону слуг не смотрели нарочно – будто нас и не интересует постороннее присутствие.

– Эй, хозяйка! – развязно крикнул усатый оруженосец. – Принеси-ка нам пива!

Из дверей показалась монументальная женская фигура.

– Придется обождать! – заявила она. – Пока святых отцов не накормлю!

– Но позвольте… – попробовал было возразить один из слуг.

– Потерпите, ничего с вами не сделается! – отрезала хозяйка. – Ваши благородные господа всем довольны?

– Да, но…

– Вот и славно! А вы, прислуга, знайте свое место и ведите себя прилично! – грозно сказала женщина и повернулась к нам.

Тут же лицо ее обрело ласковое, почти материнское выражение.

– Простите, святые отцы, но эти слуги – такие негодники!

– Да уж… – буркнул я.

– Жизнь наша многогрешная… – задумчиво протянул Грош.

Намек на многогрешность жизни заставил хозяйку зардеться. Она бойко приговаривала что-то, расставляя на грубом деревянном столе тарелки и чашки, и грудь ее колыхалась перед нашими несколько ошалелыми физиономиями.

Слуги же взирали на нас с уважением – как будто бы нам прямо у них на глазах удалось приручить медведицу.

Одарив нас многозначительными взглядами, хозяйка наконец оставила нас.

Некоторое время мы с Грошем все еще обалдело пялились друг на друга. Затем чинно приступили к трапезе. Ловя на себе внимание слуг, как бы невзначай перебрасывались негромкими фразами.

– Устал я что-то с пути…

– А еще отцу-настоятелю про беду рассказывать…

– Да… Кто бы мог подумать, что такое случится…

– Видать, недоволен Всевышний нашей Церковью…

– Свят-свят… Молиться надо больше!

– Да куда ж больше! Все лбы себе порасшибали уже…

– А все-таки чудно это…

– Что – чудно?

– Что звезда с неба – и прямо на храм рухнула.

– И не говори, брат мой, – как мы только уцелели?

– Хорошо, что по нужде со службы отлучились. Грех, конечно…

– Грех был бы, если бы во время молитвы не утерпели!

– И то верно. Говорил – не надо было ту похлебку хлебать…

– Да уж… Но как звезда бабахнула – у меня сразу все как рукой сняло!

– Тише ты, миряне услышат…

Само собой, нам только и нужно было, чтобы до мирян донеслась суть нашего разговора. Не прошло и минуты, как усатый оруженосец уже подходил к нам – неуверенно, бочком.

– Здравствуйте, святые отцы, – неловко поклонился он.

– И тебе не болеть, сын мой, – хлебая наваристый суп, отозвался Грош.

– Можно присесть? – спросил он и, не дожидаясь ответа, присел на краешек лавки. – Случайно услышал, что вы видели, где упала звезда.

– А тебе какое до того дело? – с подозрением спросил я. – Нехорошо это – чужие разговоры подслушивать! Ступай себе с миром…

Нарочито равнодушно я принялся поедать жаркое с большой черной сковороды, макая в густую ароматную подливку кусочки свежего хлеба. Грош же отставил пустую миску, чинно вытер руки о рясу и принялся вгрызаться в зажаренную гусиную ножку.

Усатый невольно сглотнул, скосился в сторону своего все еще пустого стола.

– Ты голоден, сын мой? – чавкая, спросил Грош. – Не желаешь ли вкусить с нами этого божественного гуся?

Усатый помотал головой, будто стряхивая наваждение:

– Н-нет, что вы…

– Может, пива? – Я пододвинул к усатому кружку с густой пенной шапкой. Усатый, облизываясь, вытаращился на кружку.

– Не отказывайся, сын мой, – строго сказал Грош. – Раз послал Всевышний – грех отказываться!

Оруженосец снова скосился на товарищей и взял кружку.

Когда же хозяйка смилостивилась над слугами и принялась носить им пиво и закуски, усатый уже вовсю тянул нас за общий стол. Мы, ясное дело, отнекивались, пока, сломленные уговорами, не перебрались в компанию слуг.

Мы все ждали, когда в трапезную спустятся господа рыцари. Но те то ли отдыхали после тяжелого боя с виверной, то ли брезговали обстановкой и обществом. А потому нам пришлось переключиться на общение с менее взыскательной публикой.

Меж тем на столе появлялось все больше и больше пивных кружек, что пустели со стремительностью полета той самой виверны. Хозяйка уже не справлялась с доставкой хмельного напитка к столу добрых постояльцев, и ей принялась помогать знакомая нам веснушчатая девчушка.

Захмелевший усатый оруженосец, как оказалось, по имени Вилл, продолжал наседать на нас с расспросами:

– А правда ли, святые отцы, что падучая звезда принесла чудовище?

– Нет, добрый человек, про такое мы не слыхивали, – отвечал я.

– А правда ли, что там, где упала звезда, поселился такой страх, что смертные от него каменеют на месте?

– С чего ты это взял, сын мой? – сдувая с кружки пену, поинтересовался Грош. – Знаете ли вы, что братья-инквизиторы делают с болтунами за распространение подобных слухов?

– Не… – помотал головой усатый. – Откуда ж мне знать?

– Темнота! – заключил Грош, прихлебывая из кружки.

– Так что же теперь там, где звезда упала? – спросил усатый.

– Яма там. И весь наш несчастный приход, – скорбно ответил я, не сильно согрешив против истины. – Разрушило храм наш, одни руины остались. Видимо, за грехи наши ниспослана сия кара. Но, хвала Всевышнему, мы вдвоем уцелели. И теперь держим путь по святым местам, чтобы замолить грехи наши…

Меня внезапно посетила муза, и я принялся сплетать небылицы, облачая их к тому же в красивые поэтические формы. Конечно, местами путался и противоречил сам себе, но слушателей мало волновала правдивость моих слов – их забавляла увлекательность приключений и притягивала зловещая сущность известного небесного явления.

К тому же монашеская ряса добавляла авторитета моим словам, а избыток хмеля в головах слушателей притуплял рассудок, которого, впрочем, и не полагалось слугам по рангу.

Когда потребление пива плавно перешло в попойку, я с некоторым беспокойством услышал неожиданное заявление Гроша.

– А что, дети мои, не раскидать ли нам картишек? На интерес…

Ткнул приятеля в бок, прошипел:

– Ты чего, дурень, совсем сбрендил?! Какие еще карты? Ты же монах!

– Это ничего, что я монах! – заявил Грош, ловко, по-шулерски тасуя колоду и возглашая диаконским голосом. – Дети мои, не побрезгуйте игрой с бедным монахом, ибо никакой радости нет в скорбной монастырской жизни в ежечасных молитвах за ваши грешные души… Пять монет ставочка – кто желает?

Я понял, что друг мой уже изрядно пьян и остановить его не в моих силах. А потому вылез из-за стола и направился к двери, чтобы подышать свежим воздухом. Вышел на крыльцо, вдохнул вечерней прохлады, радующей после душного смрада трапезной…

– Куда же ты, святой отец? – донесся до меня томный женский голос.

Я затравленно обернулся. За спиной, ласково глядя на меня, стояла хозяйка.

– Такой юный, невинный – и уже монах… – с чувством произнесла она. – Небось не изведал даже скромных радостей жизни… Бедненький…